Человек рождается дважды. Книга 1 - Страница 35

Фомин нащупал в кармане ключ и невольно прибавил шаг.

Дверь неожиданно распахнулась. У порога с баяном в руках стоял Петров.

— Ага, соколик! Теперь не отвертишься. Будем судить, и не вылезешь из штрафной! — Начальник отступил в сторону.

Петров продолжал стоять с инструментом в руках.

Фомин был ошеломлён. Столько усилий вложил он в парня, и всё напрасно. Но почему-то верил в него, случившееся же было, пожалуй, концом. Виноватый вид Петрова тронул Фомина. Охватившая жалость опередила мысли. Сергей оглянулся на начальника лагеря и спокойно сказал:

— Я поручил Петрову охранять инструмент. Так что вы напрасно. Ты можешь, Петров, уходить. Баян занесёшь вечером!

Наклонившись над сложенными в углу инструментами, он проверял, всё ли остальное на месте.

Петров не сразу понял, в чём дело, и продолжал стоять. Фомин снова повторил:

— Тут всё в порядке. Так что ты свободен.

Петров тихо вышел, но тут же быстро вернулся и поставил баян в уголок.

— Нет, гражданин Фомин. Лучше будет, если он останется здесь. Спасибо. — И ушёл к своему бараку.

Начальник долго и пытливо всматривался в спокойное лицо воспитателя.

— Слушай, Сергей, ты серьёзно поручал этому огоньку сторожить твои инструменты?

— Вы когда-нибудь уличали меня во лжи? — в свою очередь спросил его Фомин.

— Нет. Но тут что-то не то. Смотри, ты многим рискуешь, — пожал он плечами и вышел.

Фомин сел за стол. Зазвонил телефон.

— Алло! Товарищ Фомин? Говорит сорок седьмой километр. Не узнаёшь? Это я, Тенцов. Нас только что подключили, как слышно? Хорошо? Тогда принимай сводку.

Фомин только повесил трубку, как снова затрещал звонок.

— Это опять я, Тенцов. Совсем забыл. Красный уголок готов, можешь прислать самодеятельность. Не забудь и культинвентарь, красный материал, в общем, всё что можно.

— Всё, что возможно, привезу. — Сергей повесил трубку.

В политчасти было принято решение — несколько часов в сутки транслировать по телефонной ЛИНИИ радиопередачи. Он тут же сделал заметку на календаре: «Захватить на трассу репродукторы».

Вошла врач лагерной больницы. Он видел ее мельком несколько раз.

— Товарищ Фомин, честно говоря, я всё ждала, что вы заглянете.

Фомин смутился.

— Садитесь, но я не понимаю, чем обязан?

Она положила на стол журнал и открыла последние страницы.

— Если вы имеете в виду отказы, то какое они имеют отношение к медицине?

— Я говорю не о прямых отказах, — прервала его Матвеева, — Много больных. Вас это не удивляет?

— Много больных? Ничего удивительного. Все здоровые и надёжные рабочие отправлены на трассу и строительные объекты Магадана. Тут не нужно открывать Америки, — не совсем любезно добавил он.

— Знаете, многие больные — симулянты. Другие добиваются освобождения вымогательствами и угрозами.

— Это действительно так серьёзно? Вы правы, я этим вопросом не интересовался. Так что простите за грубость. — Он наклонился над журналом.

— Это уже хорошо, — Мягкая улыбка сделала её лицо обаятельным, волосы скользнули по щеке Сергея. Он не отклонился.

Нина перелистывала страницы журнала.

— Алексеев Леонид — более месяца не заживающая рана ладони. Крамелюк Николай — нарывы под ногтями правой руки, Не работал ни одного дня.

Фомин слушал. Матвеева продолжала перечислять:

— Иванов, Турбасов, Гайдукевич — диагнозы вымышленные. Запугали врача, и он выписал освобождение. А когда понял, что попал под их влияние, отказался работать и перевёлся в Олу. Вот мне и приходится со всеми делами разбираться.

— Я понимаю, как всё это неприятно. А вы не испугались?

— Что делать, я врач, а кроме того, есть ещё и долг.

— Но вам-то ещё не угрожали?

— Я не привыкла жаловаться.

Палатка — амбулатория лагеря — была разделена на три комнаты: приёмная, где ожидали, и два кабинета, один зубной.

Больные приходили один за другим. Одни действительно обращались за медицинской помощью, другие хотели добиться освобождения или просто посмотреть на женщину, почувствовать прикосновение нежных рук.

Она терпеливо выслушивала жалобы, делала пометки в журнале, тщательно обследовала, писала рецепты или, поднимая глаза, говорила с упрёком:

— Зачем вы отнимаете время у своих же товарищей — настоящих больных? Постыдитесь!

В кабинет игривой походкой вошёл молодой парень. Он нагло потребовал:.

— Ты вот что, милаха, пиши что хочешь, а мне гони ксиву дней на пяток! — Он поправил ногой стул и развязно сел.

Матвеева оглядела его удивлённо. Она успела уже повидать разных людей, но все они начинали с обмана и, если уж это не удавалось, тогда принимались угрожать и стращать.

— Молодой человек, здесь амбулатория, а не большая дорога. Если вы больны, то я слушаю вас. Но если здоровы, вы освобождения не получите.

В приоткрывшуюся дверь заглЯнули, но щель тут же прикрылась, послышались шаги, хлопнула наружная дверь. В палатке стало тихо.

— Я Шайхула, — проговорил парень.

— Ну и что?

Он только смотрел на неё зло, требовательно, губы кривила усмешка. Ей стало страшно, но она молча покачала головой.

— По-хорошему прошу — пиши. Куда ты денешься? Всё равно напишешь, — срывающимся шепотком повторил он.

— Врач выписывает освобождение только больным, вы это знаете.

Шайхула вскочил. Лицо его исказилось.

— Ты что же хочешь, чтобы я был больным? На! — Он сбросил пиджак, задрал рубашку и махнул ножом по голому животу.

Нина увидела расплывающееся красное пятно на рубашке. А он смотрел на неё с презрительно-торжествующей улыбкой.