Человек рождается дважды. Книга 1 - Страница 89

Мишка сидел с ней рядом и был, как никогда, серьёзен и молчалив. После болезни он резко изменился. В лице появилось что-то вдумчивое, мягкое и даже робкое. Поглядывая на девушку, он глотал слюну, собираясь что-то сказать, но только краснел.

Белоглазов, очевидно, был занят своими мыслями. Казалось, он не слушал ребят и не видел девушки. Он машинально съел всю банку варенья и, когда уже там не оставалось ничего, всё Ещё продолжал звенеть ложкой, щурясь на замёрзшее стекло окошка и забавно хлопая ресницами.

Юрий болтал за всех. Он старался вызвать Женю на откровенный разговор, но она отмалчивалась.

Нарты, как шуга о закраины льда, прошуршали по сухому снегу мимо барака. Белоглазов надел шапку и попросил Юрку заправить шарф под воротник. Могилевский всё ещё продолжал беспечно болтать с третьим попутчиком, инженером Луниным.

— Какая несёрьезность, Мишка, — проворчал Белоглазов, — нарты уже ушли. Одевайся, надо спешить.

— Одну минуту! — беззаботно улыбнулся Могилевский и стал собираться.

В это же утро уезжал и Гермоген. Он пришёл в барак попрощаться. Колосов, увидев его коренастую фигуру в двери, бросился навстречу.

— Ну что, догор, значит, и ты поехал? Скорей возвращайся. За юртой я посмотрю, — говорил он, заботливо поправляя его кухлянку.

Старик неловко обнял его и наклонился к уху:

— Мясо есть, маленький люди забывай нехорошо, корми надо. Старика тоже помни маленько.

— Дед, а дед! Твоя понимай много есть. Как мороз, шибко сердитый? — подлаживаясь под речь Якута, шутливо спросил Мишка.

Гермоген открыл дверь и долго смотрел вверх и по сторонам, как бы проникая взглядом за пределы тумана. Потянул носом холодный воздух. Внимательно оглядел одежду парней, посмотрел на обувь и, вынув из зубов трубку, покачал головой:

— Олешки бежать много есть. Люди бежать столько нету. Пускать нарты вперёд — нехорошо.

— Зато холод будет нас подгонять, а мы нарты нагонять. Вот и будет тепло. — И Могилевский засмеялся.

— Мороз как волк. Впереди олешки ходи нету, позади много броди есть. Плохо смеяться над старым люди, — Старик вышел. За ним Анатолий и Юрий.

— Ты, пожалуйста, займись грохотами, вернусь — помогу, Размеры записаны в твоей тетради, Ну, будь здоров, иди к старику. Смотри, как он ревниво поглядывает. — Белоглазов хлопнул его по плечу и, подтолкнув к старику, пошёл к берегу. У перекрёстка дорог под берегом подождал Мишу и Лунина. Вниз по Колыме уходила малонакатанная колея на Сеймчан, покрывшаяся за ночь кристаллическим ковриком снежинок. Вверх тянулся свежий след, пробороздив в рисунках мороза гладкий отпечаток полозьев нарт.

День только занимался. Здесь казалось значительно холодней, да и туман лежал плотнее, чем в посёлке. Из серого мрака донеслись шаги. Голос Могилевского прозвучал глухо:

— Ну и морозец. Да тут, кажется, ещё и тянет.

— Странно, мёртвый туман, а чувствуется течение воздуха, — невнятно отозвался Лунин.

Стужа просочилась через одежду. В неестественно глухих голосах парней и в звенящей тишине мороза было что-то торжественно-жуткое.

— Мы ещё посмотрим, чьи ноги быстрее ходи есть. Рванули! — бесшабашно выкрикнул Могилевский и закрыл лицо шарфом.

Бравирование Мишки обеспокоило Анатолия. Он подошёл к нему, поправил шапку и, перекинув за шею ремешок от рукавиц, прикрикнул:

— Довольно паясничать! Вернись домой или прекрати фиглярство! Старик не болтает напрасно! Нарты придётся нагонять. Не думаю, что они далеко, но договоримся: прислушиваться к шагам. Не отставать и не терять друг друга из виду. В случае чего сразу подавать голос.

Лунин натянул рукавицы и двинулся первым.

— Теперь ты, Мишка!

— Нет, я за тобой. Не переношу, когда наступают на пятки.

— Тогда не тянись и иди как можно ближе. — Белоглазов поднял воротник, опустил шапку до бровей, оставив только щёлочку для глаз, и тронулся за Луниным.

— Шагай! Шагай! Шагай! — выговаривал под ногами снег, как бы подгоняя.

День так и не наступил. За серым рассветом уже наползали сумерки вечера. Стало Ещё холодней. Дорога повернула круто налево. Значит, уже миновали устье ключа Горелого, а нарт так и не было слышно. За изгибом реки высокие берега раздвинулись, и потянуло леденящим холодом. Туман стал ещё гуще, и дорога сразу же терялась из виду, сливаясь с дымчатой мглой,

Под ногами с грохотом разорвало лёд, и тревожный гул разбегающихся трещин предупредил об опасности наледи. Белоглазов остановился и прислушался.

Где-то совсем рядом, за стеной тумана, зычно шагал Лунин, позади, шаркая ногами, плёлся Могилевский.

— Мишка-а! Быстрей. Будет наледь! — крикнул Белоглазов и сразу же захлебнулся в кашле. Холодный воздух обжёг горло, перехватил дыхание и, пощипывая, расплылся по лёгким.

— Иду-у! — глухо отозвался Могилевский.

Анатолий вынул папиросу и, Ещё разминая, почувствовал, как кожа на руке сразу онемела. Пальцы потеряли чувствительность.

— Ну и черт с ней! — буркнул он озлобленно и швырнул папиросу в снег.

Но где же нарты? — тревожно прислушался он снова. — Ни звука. Странно! А кажется, пора бы нагнать. До зимовья было ещё около десяти километров. Вместе со стужей закрадывалось и беспокойство. И чего так медленно ползёт Мишка? Белоглазов ждал, что сейчас покажется Могилевский, но доносившиеся звуки были обманчивы.

— Мишка! Давай бегом! Замёрзнем к чертям! — крикнул он и, не ожидая ответа, бросился по колее, стараясь делать как можно больше движений.

Срезая поворот реки, дорога выходила на берег. На застывшей корке наледи верхушки кустов, покрытые пушистыми наростами снега. Под такой белой веткой, у самой дороги, нахохлившись, сидела куропатка. Услышав шаги, открыла чёрные глазки и посмотрела с безразличной обречённостью.